Замечательные у нас были учителя литературы. Точнее, учительницы. Красивые, с прекрасной речью, одухотворенным взглядом, страстно любящие русскую литературу и свою профессию. Слушать их, да и просто наблюдать за ними было огромным удовольствием. С безукоризненной укладкой, неизменным маникюром, со вкусом одетые, без особых изысков, но с уважением к тому месту, где они работают. Как им это удавалось в советской школе, когда на учителе лежало просто неподъемное количество обязанностей?..

Одна из них, фронтовичка, давала нам, пятиклассникам, почитать книги из своей личной библиотеки. Это было удивительным жестом доверия и уважения к нам, детям. А уж о том, как она «заразила» всех нас любовью к Пушкину, Лермонтову, и говорить не приходится... В моем детском сочинении о « колосящихся полях золотистой пшеницы» она написала: «Пиши лиричнее, красивее», поставив ударение над И. Зачем она это сделала? Просто потому, что человек неравнодушный, зато я уже никогда в будущем не произнесла это слово по-другому...

Помню, как другая плакала, читая нам рассказ-раскаяние матери Любки Шевцовой из «Молодой гвардии»... А еще была жена офицера-подводника из Ленинграда. Она носила такие вызывающе элегантные, неслыханные по тем временам мужские галстуки, что правила орфографии, о которых она говорила, казались нам невыносимо прекрасными... Все эти женщины и были для нас, детей, воплощением интеллигентности и культуры.

...вдруг читаю: «Колыбель качается над бездной. Заглушая шепот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь — только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями»...

Только вот с самой литературой было что-то не так. К выпускному классу мы превратились в зомби от вечной борьбы красных и белых, бедных и богатых. «Поднятая целина», «Разгром», Маяковский, Чернышевский... Казалось, вся литература была препарирована под лозунгами идеологической борьбы. Зато, как выяснилось позднее, мимо прошли «Анна Каренина», «Тихий Дон», Ахматова, Пастернак, Мандельштам... Анализ образа литературного героя вызывал стойкое отвращение и здоровый цинизм. Замечательная пародия Марка Розовского на школьное сочинение, в котором «бабизм-ягизм играет большое значение и имеет большую роль», — это о наших школьных уроках литературы... А свое абитуриентское сочинение и вовсе вспоминать неловко: набор штампов, которые в 17 лет надо было как-то собрать в рассказ о смысле жизни...

Уже перечитаны были в домашней и школьной библиотеках Гюго, Бальзак, Флобер, Голсуорси, Хемингуэй. И заветным убежищем от школьной программы стал журнал «Иностранная литература». Разобрав по косточкам литературных героев русской классики, вдруг читаю: «Колыбель качается над бездной. Заглушая шепот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь — только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями»... Помню это чувство, когда меня обволакивает текст, полный неземной красоты, описывающий другую, незнакомую жизнь с прогулками по паркам, обедами, разговорами и интересами нежно любящих друг друга людей. Я постоянно перевожу взгляд на поля страницы, где написано: Владимир Набоков. Другие берега. «Надо запомнить», — повторяю я про себя. Так началось мое знакомство с запрещенным до этого, а потому незнакомым писателем...

Владимир Набоков покинул Россию вместе со своими родителями в 1919 году. Свои романы он написал в эмиграции, написал завораживающим русским языком, переводя их затем на английский. Он стал символом русской культуры XX века, русского языка, наследия русской классической литературы, открыл ее для современных иностранных читателей. И при этом называл себя американским писателем. Думаю, от боли, обиды за отлучение от горячо любимой родины, от невозможности прожить жизнь так, как уготовано ему было в силу его русского аристократического происхождения.

Владимир Набоков покинул Россию вместе со своими родителями в 1919 году.

Набоков всегда был не таким, как все. Кто-то называл его «сухой ветвью русской литературы», оторвавшейся от ее нравственных традиций. Он написал восемь русских романов и восемь английских, среди которых «Защита Лужина», «Машенька», «Другие берега». В Америке он шокировал и покорил всех своей «Лолитой», превратившись из безвестного преподавателя провинциального колледжа в живого классика.

В одном из интервью он сказал: «Я никогда не вернусь в Россию, по той простой причине, что вся Россия, которая мне нужна, всегда со мной, — литература, язык и мое собственное русское детство...» И вся эта Россия — в его книгах.

Владимир Владимирович Набоков родился 22 апреля 1899 года в доме 47 по Большой Морской в Санкт-Петербурге. Он был первенцем в семье Владимира Дмитриевича Набокова и его супруги Елены Ивановны, урожденной Рукавишниковой. Набоковы были знатным и богатым дворянским родом. Многие его представители достигли серьезных общественных высот, например, дед будущего писателя, Дмитрий Николаевич Набоков, был министром юстиции в правительствах Александра II и Александра III. Отец, Владимир Дмитриевич, юрист, стал одним из лидеров партии кадетов, был депутатом первого в России парламента и даже министром Временного правительства. 

Елена Ивановна происходила из рода богатых купцов-золотопромышленников. Она получила хорошее образование, имела безупречный вкус. Свою способность тонко чувствовать прекрасное она передала детям. Она первая заметила такое дарование своего сына, как «цветной слух». Для ребенка буквы и слова неотделимо ассоциировались с цветом и звуками. Именно в этом видел сам Набоков истоки своего неповторимого писательского дара. Надо сказать, что и сама Елена Ивановна обладала «цветным слухом».

Кроме Владимира, в семье Набоковых было еще четверо детей. Это была идеальная семья, в которой родители нежно любили друг друга, много работали, много путешествовали, занимались спортом и благотворительностью, и Владимир пронес трепетное отношение к своим родителям через всю жизнь. От матери он унаследовал врожденный эстетизм, способность замечать красоту во всем, что окружало его. А характер, упрямый, непреклонный, своевольный, у него от отца.

Ребенка рано стали учить рисованию, прочили ему будущее художника. Семья, как и многие в русском обществе того времени, увлекалась всем английским. Владимир начал говорить на двух языках сразу — на русском и на английском одновременно. «Моя голова говорит по-английски, сердце — по-русски, а ухо предпочитает французский», — говорил Набоков в одном из интервью. Неудивительно, что язык его английских романов необыкновенно изысканный для иностранца. 

Его увлечениями были шахматы, бабочки и книги. В будущем Набоков стал серьезным исследователем-энтомологом, а для почитателей его писательского дара бабочка превратилась в символ непревзойденной красоты, симметрии и изысканности его стиля.

И все же, все же... Неповторимое набоковское кружево текста соткано из атмосферы роскоши и духовного комфорта, которые окружали писателя в удивительно гармоничном доме его родителей на Большой Морской, а еще больше из нежной, неброской красоты северной природы пригородов Петербурга, где находились имения Выра, Батово и Рождествено, принадлежавшие породнившимся семьям Набоковых и Рукавишниковых. Для Набокова мир детства — это мир летнего отдыха в этих прекрасных усадьбах, наполненный тем русским духом, который он уже нигде не мог восполнить, и ностальгия по которому болью отзывалась в его сердце всю оставшуюся жизнь... В его «совершеннейшем, счастливейшем детстве» было так много прекрасного, а он, отрезанный от родины, говорил: «Сколько я пропустил в России, сколько мог бы рассовать по карманам души, если бы предвидел разлуку...»

А еще была учеба в Тенишевском училище, первые стихи и первая любовь, описанная в романе «Машенька». И был теплоход «Надежда», который увез семью Набоковых из Крыма в Константинополь, оставив за кормой берега памяти, берега детства. От них начался путь великого писателя в вечность...

В фильме «Набоков. Русские корни» непревзойденная Белла Ахмадулина рассказывает, как однажды в разговоре с ней Владимир Набоков спросил ее: «А, может быть, мне не надо было уезжать из России?» И она ужаснулась: «Что Вы говорите? Ведь не было бы ничего, ни «Берегов», ни Вас, ничего бы не было! А теперь вот... есть...» И заплакала. И я заплакала вслед за ней...

Подготовила:
Елена Мардаровская